—
Мне пишет один знакомец, большой региональный начальник. Ты, пишет, в своём тексте про «путинизм» утверждаешь, что Путин вообще с подозрением смотрит на любые «-измы», и старается их избегать. Включая и «-изм» своего имени. А вот почему? Есть в этом что-то еще, кроме характерной нелюбви людей его поколения к брендованным идеологиям, воспитанной еще на советских партсобраниях?
Я его отправил читать внимательно комментарий Д.С.Пескова по вопросу. Он, к моему удивлению, честно прочёл и шлёт мне: вот, там сказано буквально следующее — «исключительный прагматизм в работе Путина, где всё направлено на развитие страны, на обеспечение условий для развития российского общества и каждого россиянина отдельно». То есть «-изм» все-таки есть, но это «прагматизм», а не «путинизм». А что такое, спрашивает он меня дальше, «прагматизм»?
Я ему отвечаю, как учили на факультете: отец-основатель философии прагматизма американский философ Чарльз Пирс сформулировал классическую «максиму прагматизма» так: «Для того, чтобы выяснить значение некоторой умозрительной концепции, следует принять во внимание практические последствия того, что данная концепция истинна; сумма этих последствий составляет все значение самой концепции». Кому не лень, можете свериться в англоязычном оригинале.
Он мне пишет: ты мне, братец, зубы не заговаривай. Что Песков имеет в виду, когда говорит, что нет у Путина никаких «-измов», а есть просто «работа на развитие страны»? И в какой мере он тут выражает свою точку зрения, а в какой — точку зрения шефа?
Вот тут я взял паузу на пару дней. И, подумав, решил выложить ответ сюда.
- Понятно, что наш режим — персоналистский, его становой хребет — это система личных вассальных присяг Первому. Выборы — это тоже такая присяга, но самые серьезные пацаны присягают, конечно, не путём выборов, а напрямую. И очень гордятся тем, что присягнули лично самому, без посредников. Пехотинцы.
- Персоналистский режим — прямая противоположность идеократии. Идеократы и автократы — онтологические враги. Именно этим воспользовался Хрущев, сделав ставку на разоблачение «культа личности»: суть обвинений, которые он предъявил Сталину, это подмена идеократии автократией. Ровно в том же самом, впрочем, спустя восемь лет обвинят и его самого.
- Ахиллесова пята идеократии — зависимость правящего субъекта от касты жрецов, монополизирующих трактовку единственно верного учения и выносящих моральные суждения по поводу соответствия им поступков суверена. Для политика, желающего иметь свободу рук, это недопустимый риск.
- В свою очередь, автократия имеет множество уязвимостей, главная из которых — это постоянный гигантский расход энергии, буквально всех видов ресурсов, на поддержку харизматической легитимности лидера. Именно поэтому первое же, что приходит на ум Пескову в процитированной фразе — это указать на неустанную борьбу руководителя за благо страны и людей: по формуле это есть указание на источник власти.
- Эта уязвимость особенно нарастает тогда, когда в обществе и в элите начинают распространяться различные идеи и идеологии, вокруг которых формируются группы адептов. Французский абсолютизм как систему ушатали на концептуальном уровне именно просветители — Вольтеры, Руссо и компания; именно в результате их усилий по трансформации «картины мира» внутриэлитный конфликт превратился в революцию, а не в заурядный дворцовый переворот. То же, в общем, верно и про русскую монархию, уничтоженную идеократами — в первую очередь больше даже либералами, чем социалистами.
- Прочность позиции автократа, его стратегическое доминирование над ситуацией является производной от качества его коммуникации с «молчаливым большинством» — которое должно быть принципиально лучшим, чем любые «институциональные» виды внутриполитических коммуникаций — будь то партии, выборы, парламенты и прочие системы согласования интересов. Именно за это качество делят ответственность медийный и внутриполитический блоки АП; и именно поэтому глашатаем по вопросу в данном случае выступает Песков. И поэтому же настолько важна социология — ключевой инструмент мониторинга «обратной связи» в сегодняшнем госуправлении; отсюда KPI по рейтингам как самый важный.
- Это не значит, что такая система стремится оставаться безыдейной; напротив, свою безыдейность она ощущает как слабость и постоянно ищет способа опереться на тот или иной ценностный фундамент, но только атрибутированный не ей самой, а стране в целом. Отсюда — «скрепы», «духовность», «традиции», «культура» и прочие поиски в сфере описаний цивилизационной специфики — то, что позволяет ссылаться не на одну лишь поддержку ныне живущего поколения, а на преемственность со всеми предшествующими поколениями, на «заветы предков».
- Все сегодняшние попытки атак на систему сводятся к сценарию «другого Путина», который был бы почему-то (дальше различные объяснения почему именно) лучшим Путиным, чем нынешний. Естественно, они беспомощны и электорально бесперспективны именно потому, что внутренний радар «глубинного народа» их считывает как сценарии сoup d’état и отвергает именно на этом основании.
- Дискуссий о возможности перехода к неперсоналистской системе в России на удивление мало, а качество их, в том числе и в оппозиционной среде, крайне низкое — в лучшем случае это апелляции к Конституции, которая, как все прекрасно помнят, ввезена была в нашу жизнь на броне танков Таманской дивизии, и в этом смысле является таким же порождением автократии, как и все остальные политические и государственные институты. «Чтоб всем спокойней было», а не «We the people».
- «Сменяемость власти» — попытка апеллировать не столько к букве, сколько к духу конституционализма. Но эти призывы повисают в воздухе, и вот почему. В старых «либеральных империях» с многосотлетней традицией персональная сменяемость власти балансируется элитным консенсусом по поводу долгосрочных задач и приоритетов страны, выходящих за рамки электоральных циклов. Поэтому в пределе неважно, кто именно занимает позицию — основной вектор движения не меняется. Там, где механизмы элитного консенсуса не выработаны, со сменой фигуры может смениться либо рухнуть вообще всё. Это тоже не проблема, если страна де-факто является колонией и управляется извне, как большинство лимитрофов постъялтинского мира — старшие товарищи всегда объяснят, что делать. Но для страны, претендующей на абсолютный ядерный суверенитет, это, да, проблема.
- Слово «транзит», укоренившееся в нашем политическом дискурсе — это откровенная глупость и диверсия. «Прагматика» адептов «транзита» — ослабление власти уже здесь-и-сейчас, примерно так же, как сам себя ослабил Февральский режим 1917-го, назвавшись «Временным правительством». Реальная задача, стоящая перед российской системой сейчас — не «транзит» в смысле процесса передачи власти «от Путина к Путину», а фиксация долгосрочных приоритетов, проектных направлений и стратегических альянсов во внешнем мире, с горизонтом на несколько десятилетий вперёд — таким образом, чтобы их будущая реализация была безусловной, то есть вне непосредственного контура персоналистской системы. Именно это пытается нам объяснить Песков с одной стороны, а пытающийся нащупать удачную формулу Сурков — с другой. Ближайшие пять лет — это годы поиска и апробации форм и механизмов решения данной задачи. И смысл происходящего — не «транзит», а «фазовый переход». Причем с Путиным как оператором этого перехода — на всем его протяжении.
И думаю, здесь не особо помогут «-измы». Нужно что-то более твёрдое.
Алексей Чадаев
Свежие комментарии